Автор: Verlorenes Kind
Пейринг: Ригсби/Джейн
Рейтинг: NC-17
Жанр: angst (!), OOC (!)
Статус: закончен
Отказ от прав: знаете, по-моему, даже идея, представленная в фике, банальна и истёрта. Мой только текст. Буквы не мои, сериал не мой,
От автора:
тыкнутьПатрик улыбается: он доволен прошедшим шоу. Ключи, которыми он открывает дверь, позвякивают весело, словно им передалось настроение хозяина. Дверь скрипит приветливо: она скучала, рада видеть, рада пустить его в дом. В дом, где его ждёт любящая семья.
Он просматривает почту, затем наклоняется, отодвигает с дороги яркий трёхколёсный велосипед, прикасаясь к рулю, который сжимало его маленькое чудо, их с женой счастье – дочка.
Он поднимается по лестнице почти пружинящим шагом, едва дотрагиваясь до перил руками. На губах его всё ещё улыбка, в уголках глаз морщинки.
Испытывали ли вы когда-нибудь страх? Не испуг, когда вы вздрагиваете от какого-то резкого громкого звука в тишине. Это совсем другое. Случалось ли вам чувствовать себя так, как будто где-то в груди установили морозилку? Всё внутри леденеет, сердце начинает биться медленнее, и кажется, что ещё минута, и оно остановится. Страх, он липкий, холодный, мерзкий и противный. В противовес внутреннему состоянию ладони становятся влажными, потными, и хочется быстро, нервно вытереть их о дорогие брюки, избавиться от этого дискомфорта.
Именно это и ощущает Патрик, когда видит обыкновенный белый лист формата А4, меньше чем на половину заполненный текстом, приклеенный к двери.
Он приближается медленно, как будто хочет отсрочить прочтение ужасного послания. В том, что это не запоздалое поздравление с Новым Годом от старого друга, он уверен настолько, насколько не бывают уверены в том, что Земля вертится вокруг Солнца, а не наоборот.
Каждый шаг даётся ему с большим трудом, но Патрик всё же подходит и скользит взглядом по ровным строчкам. Нарочито вежливое обращение (“уважаемый мистер Джейн”), сдержанная ярость в каждом слове по отдельности и во всех предложениях в целом.
Улыбка медленно сползает с его лица, с привычных изгибаться в ней губ. Ему кажется, что вся его радость до этого момента была фальшью, да такой искусной, что он сам в неё поверил.
Он хочет, он до дрожи в коленях хочет последовать совету Кровавого Джона. “Понять, не открывая дверь”. Но рука уже тянется к серебристой ручке. Сердце начинается биться быстро-быстро, и теперь создаётся ощущение, что через мгновение оно взорвётся, не выдержав такого головокружительного ритма. Внутри становится ещё холоднее, дыхание частое, рваное, зрачки расширяются, словно он вколол себе наркотик, кончики пальцев подрагивают, немеют, не слушаются…
Патрик не хочет видеть то, что находится за дверью. И даже после того, как увидит, долго не захочет признавать. Сознание человека именно так и устроено: всегда хочется отрицать очевидное, уже случившееся, вместо того, чтобы принять его. Вместо того, чтобы смириться, успокоиться. А потом он будет скрываться за улыбкой, одержимый жаждой мести. Но тогда Патрик об этом, конечно, ещё не знал.
Патрик решается, поворачивает ручку, толкает дверь, которая открывается медленно, словно в замедленной съёмке, и видит фирменную рожицу Кровавого Джона…
-Джейн… Джейн!.. – чей-то голос зовёт его. Чей-то знакомый голос. Чей-то знакомый, обеспокоенный голос. – Джейн, ты слышишь меня?
Страх и боль отступают, смайлик на стене расплывается, уступая место лицу Ригсби. Джейн смотрит на него более осмысленным взглядом, рассеянно улыбается:
-Что-то не так?
-Нет. Нет… - качает головой мужчина. – Ты просто внезапно впал в какую-то прострацию.
Он хмурится, ему не нравится то, что в последнее время творится с Джейном. А в последнее время тот стал часто вспоминать Кровавого Джона. Джейну, надо сказать, и самому это не очень нравится, но он ничего не может с собой поделать.
Они сидят в КБР и разбирают материалы по делу. Идёт третий час ночи, но никто из них домой не торопится. Лисбон лежит в больнице (небольшая травма ноги, повредила во время преследования подозреваемого), Ван Пелт сказала, что предпочтёт заснуть на диване, ведь быстрее быстрого дело всё равно не распутается, а Чо, ещё вечером опросив нескольких родственников жертвы, уехал домой, обещав поделиться информацией следующим же утром. Из их команды, таким образом, остались только Джейн и Ригсби.
Последний до момента с трансом преспокойно жевал почти ставшие каменными пончики и щедро осыпал их крошками бумаги. Патрик не возражал. Он просто устроился на диване, как обычно. Как обычно, пытаясь сделать вид, что он спит. Хотя он не мог уснуть. Не может с тех пор, как Кровавый Джон стал в его жизни кое-чем большим, чем мишень для издёвок. Уже многим было известно, до чего это довело.
Уэйн отходит, усаживается обратно, но всё ещё косится неодобрительно. Патрик улыбается. Улыбается, чёрт побери. Почти как тогда. И старается не думать, не думать, не думать обо всём этом. И не может. Это как сказать человеку не думать про розового слона, а потом надеяться, что он всё это время размышлял о сиреневых жирафах и гепардах в шотландскую клеточку. Это как сказать Джейну: “Не думай про Кровавого Джона, он всего лишь убил твою семью”. Он не может. И ненавидит, ненавидит, искренне и чисто ненавидит себя за это.
А ещё Джейну не нравится, когда они жалеют его. Каждый раз, когда дело касается его, команда волнуется, спрашивает, как он. Это же не сентиментальщина какая-нибудь, они вообще-то тут преступления расследуют. И твоё внутренне состояние никогда не должно влиять на то, что находится снаружи. Если у тебя на душе скребут кошки, это не значит, что ты должен паршиво работать. Верно?
Менталисту плохо. У него просто не может быть иначе, ведь на свободе гуляет он. Целью всей его жизни с тех пор было поймать его и расчленить на несколько биллионов кусочков. Отрезать по одному пальцы, вырезать эти чёртовы смайлики на его собственном теле. Чтобы тот орал и умолял его убить. Чтобы он испытал боль, которую испытывали все его жертвы. Чтобы он хотя бы в физическом варианте перенёс то, чему в душевном он подвергал других людей. Людей, которые узнавали, что их близкие были жестоко убиты каким-то ненормальным, которого всё никак не могла поймать полиция. К огромнейшему сожалению Джейна. Он бы позволил ему бежать, лишь бы не совершать этот акт возмездия в тюрьме, где их могли остановить, где, не дай-то Бог, он не смог бы закончить начатое. Только бы знать, куда он побежит, и…
И плевать на фразы вроде “А чем ты тогда лучше его?” Чем? Чем?!!! Да он спас множество жизней, распутал множество преступлений! Подумаешь, он обманывал. В современном мире это умеют делать даже дети дошкольного возраста. И делают, надо сказать, не без удовольствия. Они не смели его упрекать. Он жил так, как мог, как учили, как привык. Они не смели, потому что не понимали. Она…
Она была совсем маленькой. Совсем маленькой, его дочурка. Когда он убил её. Убил его ангела, которая играла Бетховена “К Элизе” вместе с матерью, своим тонким голосом звала его послушать, посмотреть, как хорошо она уже умеет. Её пальчики довольно уверенно касались клавиш. Ми-ре-ми-ре-ми-си-ре-до-ля…
Патрик прикрывает глаза, стараясь дышать. В такие моменты сердце будто бы застывает, не желая больше испытывать эту боль. Испытывать её снова и снова, только потому, что глупый хозяин терзается чувством вины и не может отпустить ту ситуацию. Не может не вспоминать вновь и вновь. Как это характерно для людей: зацикливаться на какой-то проблеме и держаться за неё, как за тонкую соломинку, повиснув на краю пропасти. Бездны. К которой сами же себя толкают.
И вот он сидит на этом диване и не может распутать очередное дело. Никакой концентрации. Это ведь ужасно печально, когда умирают люди. Не потому ли он пошёл сюда, что хотел привыкнуть? Словно акция. “Стань свидетелем n-ого количества смертей и свыкнись, наконец”. Унылая, честно говоря, акция.
Ригсби, видимо, не может больше терпеть, встаёт и подходит к нему медленно, смотрит при этом в сторону. А затем склоняется и целует, мягко, осторожно, словно стеснительную девушку, не принуждая, почти ожидая, что его оттолкнут. Но скрещенные на груди руки Джейна вместо того, чтобы оттолкнуть, обвивают шею мужчины будто сами собой. Патрик прижимает его к себе (или прижимается сам, без разницы) и отвечает.
-Я просто хочу тебе помочь, - Уэйн шепчет в губы, обжигает их дыханием, и это больше похоже на оправдание или просьбу убедить его, что всё в порядке, что это совершенно нормально.
Патрик не говорит: “Ты об этом пожалеешь”. Потому что он знает, что его слова имеют особую силу воздействия. И если он это произнесёт, если он будет так глуп, чтобы это произнести, то с Ригсби станется действительно об этом жалеть. Не дай Бог, он будет корить себя за этот поступок всю жизнь.
Патрик знает, что он пытается сделать. Как именно помочь. И он хочет верить, что это сработает. А ещё он понимает, что это лишь временное решение. Но уже не желает останавливаться.
В здании никого, так что они не волнуются о том, что их может кто-то увидеть, услышать. Эта тишина нарушается лишь прерывистым дыханием да шуршанием одежды. Жилетка Джейна оказывается на полу, к ней присоединяются две рубашки и галстук. Теперь, когда они обнажены по пояс, заметно, что Уэйн дышит часто, сквозь кожу иногда проступают очертания рёбер. Удивительная способность – не толстеть, учитывая, как он любит поесть.
Руки у него немного дрожат, когда он гладит Менталиста по груди, бережно, аккуратно, словно касаясь хрупкой статуэтки. Дотрагивается до сосков, теребит, слегка надавливает, наблюдая за реакцией. У Патрика немного мутнеет взгляд, в котором плещется боль от воспоминания, консультант прогибается, поощряя действия напарника. Ему хорошо, он распаляется от ласки чувствительных точек. Постепенно сознание затуманивается, мысли о маньяке и мести неохотно отступают на второй план, затаиваются до лучших времён, когда можно будет тенями прошлого выползти из углов и начать мучить снова. Уставшего, оставшегося наедине с самим собой.
Джейн не думает о том, что изменяет жене, причём с мужчиной. Точнее, старается не думать. Его мозг привык работать постоянно, без устали, и если он не занят анализированием информации, если не работает над решением задачи, то в голову неизменно, неизбежно лезут грустные мысли. Джейн, может, и хороший гипнотизёр, но, когда дело касается его самого, тут всё гораздо сложнее. Для простоты понимания можно было назвать это подобием иммунитета к собственному таланту.
Ригсби видит, что Патрик снова отдаляется, ускользает от него, поэтому устраивается поудобнее (насколько это возможно на узком диване) и начинает ласкать соски языком и губами. И, втягивая носом воздух, вдыхает пьянящий запах Джейна. Это сводит с ума – чувствовать, как Джейн прогибается, видеть, как он прикусывает губу, пытается схватиться за что-нибудь, сжать что-нибудь в пальцах и находит его плечи. В волосы не получится, короткий ёжик к этому не располагает. И даже делая всё это, испытывая удовольствие, он не закрывает глаза, не жмурится. Он смотрит на партнёра, следит за его движениями. Чёртов извращенец, наверняка заводится от этого ещё больше.
Это сводит с ума, и Ригсби готов отсидеть в психиатрической лечебнице несколько лет, лишь бы ему снова представилась возможность касаться Джейна, видеть его изумительные реакции на каждое прикосновение, на касание языка или губ, на покусывание и посасывание.
Уэйн неловко избавляет их обоих от остальной одежды и после этого убеждается, что не он один возбуждён. Патрик раздвигает ноги, и то, как он облизывается, без стеснения глядя прямо в глаза, кажется восхитительно развратным. В едва достигающем дивана свете настольной лампы влажные губы такие манящие, такие соблазнительные, что хочется… много чего хочется. В основном, непристойного характера.
Вместо всего надуманного Ригсби прикасается к губам пальцами, и Патрик вылизывает их. Скользит по ним языком вверх-вниз, втягивает в рот, посасывает, выпускает и снова облизывает. А Ригсби неотрывно смотрит, следит за мелькающим языком и думает о том, что мог бы кончить от одного лишь этого зрелища. За такое можно чуть ли не сажать: смахивает на сексуальное домогательство. Он домогается до его пальцев, и просто невозможно остаться равнодушным.
Долго растягивать не выходит: Джейн почти сразу же начинает насаживаться на пальцы, тихо постанывая, явно желая большего. Уэйн не отказывает ему, не может, поскольку сам хочет этого не меньше.
Боль немного отрезвляет Патрика, обращает всё внимание на себя, заставляя сосредоточиться только на ней, забыть обо всём остальном. То, что доктор прописал.
Но он всё равно хрипло говорит: “Двигайся”, и Уэйн стонет и двигается, Господи, как же он двигается!.. Не в силах более сдерживаться, он проникает резко, быстро и так глубоко. Менталист, обхватив ногами его талию, прижав к себе, подаётся навстречу и смотрит прямо в глаза. У Ригсби глаза цвета морской волны, и так банально всё это звучит, но Джейн смотрит, не отрываясь, и тонет, тонет, ощущая блаженную пустоту в голове.
Уэйн с трудом просовывает руку между телами, обхватывает член и двигает по нему в быстром темпе, но в такт своим движениям так и не попадает. И эта рассинхронизация кажется такой правильной, ведь она хаотична, она нарушает логичный порядок вещей. К чёрту логику! К чёрту порядок! Главное – захлёстывающее удовольствие, главное – жар их тел и громкие, несдержанные стоны…
Когда они кончают, Ригсби некоторое время лежит неподвижно, а затем выскальзывает, встаёт и находит салфетки. Заботливо вытирает обоих и, натянув обратно свою одежду, ложится на диване рядом с Менталистом. И вскоре засыпает, утомлённый рабочим днём, расслабившийся после неожиданной разрядки.
Джейн отодвигается, тоже одевается, спокойно, последовательно, и присаживается, глядя на Уэйна с грустной нежностью. Сдерживает желание погладить его по щеке, коснуться рукой ёжика коротких колючих волос, поправить галстук тёмных тонов, как обычно, в полосочку, который тот тщетно пытался завязать правильно, да только вышло сикось-накось.
-Ты не сделал ничего плохого, Ригсби, - почти на ухо говорит Патрик, чуть улыбаясь. Снова улыбаясь. – Ты всё так же любишь Ван Пелт.
-Ван Пелт, - послушно повторяет во сне мужчина, и губы его подрагивают, наконец, растянувшись в улыбку. Вот так-то лучше. Не гипноз, скорее, просто утверждение. Но во сне оно, пожалуй, запомнится лучше.
Патрик встаёт, отходит к своему столу и опирается на него, глядя на включённую настольную лампу. Он знает, что ему всё равно когда-нибудь снова придётся вернуться домой. Когда закончится это дело, например. Ключи уже не будут радостно позвякивать. Дверь скрипнет скорее с печалью и сочувствием, нежели с радостью. На своём пути он уже не будет отодвигать яркий трёхколёсный велосипед. И почты, которую он успеет посмотреть ещё до того, как достигнет лестницы, будет в разы меньше, чем тогда. И, наверное, это даже к лучшему. Он уже не так радостно поднимется по лестнице, до самой двери будет смотреть в пол, словно опасаясь снова увидеть приклеенный на ней, не до конца заполненный текстом белый лист формата А4. Он пройдёт в комнату, закроет её (скорее, из привычки, чем из страха: как известно, знакомого маньяка не остановят никакие двери и никакие замки), сядет на матрас и некоторое время просидит так, не шевелясь, словно обдумывая что-то. А потом ляжет и постарается заснуть. Прямо под фирменной рожицей Кровавого Джона. Засохшая кровь на стене. На неё он тоже не посмотрит, а если кинет взгляд, не вздрогнет.
Но сейчас он находится в КБР, и ему хорошо. И он благодарен спящему на его диване Ригсби.